Записки из музыкального магазина - Марина Рябоченко

– А чего она такая… отмороженная? – засмеялся в ответ шутник. – Так она же новенькая, не обвыклась… Нормальная девчонка, скромная. А тебе какие нужны?

– Да ты посмелее будь с этими охальниками, не бойся их, – учила она меня.

Через пару недель, уже в Надюшину смену, Игорь повторил шутку. – Вот, срочно в «Спортивную Москву»… – и протянул мне тассовку. Ха-ха-ха! Я уже знала, что телетайпы стоят в каждой редакции и сообщения приходят всем одинаковые… Знала и то, что «гонять» меня могли только по собственной редакции.

– Сам неси! – вдруг сказала я и страшно испугалась. Наградой мне стал одобрительный смех присутствующих – у птенца, наконец, прорезался голос!

Спустя несколько месяцев я вдруг стала замечать, что Морковка питает ко мне какие-то чувства, и скорее всего – нежные. Мог остановиться около бюро и шутить, не спуская с меня глаз, мог вдруг забежать и положить передо мной конфету или наливное яблочко, а мог и придраться без повода, довести до слез, а затем ходить и подлизываться…

Как-то летом мы небольшой редакционной компанией собрались по грибы. То ли мы были неопытные, то ли места оказались не грибные – вернулись из лесу с пустыми корзинками. Но та прогулка оказалась значимой для наших с Морковкой отношений. Он поразил меня уже тем, что взял с собой не одну, а две корзинки – эта «лишняя» была предназначена для меня. Когда все разбрелись по лесу, Морковка пошел со мной. Через час предложил сделать привал, открыл рюкзак, достал большой термос, горку бутербродов… Я была поражена такой предусмотрительностью: мне запастись корзинкой и бутербродами не удалось – накануне работала до девяти вечера и в магазин зайти не могла, так как в те годы торговые точки закрывались в семь-восемь. Во время всего похода Морковка был очень внимательным, заботливым…

Вскоре наши отношения перевалили за дружеские – невзирая на строгие предупреждения моей мамы. Мы стали встречаться. Ходили в кино, порой просто гуляли по Москве… Морковка жил один в большой старой коммуналке почти под самыми стенами Кремля. Иногда мы заходили к нему попить чаю. Правда, чайника у Морковки не было, и он бегал одалживать его у соседей. Мне это казалось неудобным, и со следующей зарплаты я подарила ему этот необходимый в хозяйстве предмет. Уже в начале осени он познакомил меня со своими мамой и бабушкой. Они встретили меня очень приветливо, сразу же усадили за стол.

В любые времена шуры-муры между сотрудниками – самое последнее дело. Не знаю, какие меры принимают к парочкам ныне, а в те годы чистоту нравов блюли комсомольские и партийные ячейки. Если замечался любовный «криминал», виновников вызывали на собрание для прочистки мозгов. О том, что у нас с Морковкой роман, первым делом догадался главный – он теперь то и дело заставал Морковку прилипшим к секретарскому бюро. Но, как ни странно, весьма благосклонно оценил наши отношения – он по-отечески любил Игоря и очень тепло относился ко мне.

Роман оказался коротким. Вечерним курьером редакции работала Таня Т. Убежденная комсомолка, активная и смелая. Моя ровесница, она была уже разведена – ее ранний брак продлился около полугода. Уже опытная в делах сердечных, Таня весьма скоро приметила наши «нежности» и сумела меня разговорить. Я, не ведая об опасности, рассказывала о встречах с Морковкой. Однажды Таня позвала меня якобы в кино. Встретились мы с ней в центре, почти рядом с домом Морковки. И там, в скверике, на лавочке, она мне поведала, что давно встречается с Игорем, показала даже ключ от его квартиры. Совершенно ошалелая, я, как теленок, пошла за Таней к знакомому подъезду. Та открыла своим ключом входную дверь, затем – дверь в комнату… Игорь был еще на работе. Татьяна сочинила гневное, обличающее письмо, под которым я и расписалась, бросила ключи на стол, и мы ушли. Я приехала домой в обморочном состоянии, совершенно не зная, как расценивать это первое в своей жизни предательство… Но не успела повалиться на диван, как зазвонил телефон. Это был Морковка, он уже приехал на станцию метро, рядом с которой я жила, звонил из телефона-автомата, очень просил прийти к нему. Я приплелась.

– Я хочу, чтобы ты вернулась. Прямо сейчас. Я тебя люблю, – сказал он.

– Так не любят! – безжизненно ответила я.

– Ну, вернись, прошу тебя! Ведь там твой чайник!

– Нет! – я попрощалась.

Как ни странно, но наши отношения и после этого оставались теплыми. Морковка по-прежнему оказывал мне знаки внимания, иногда даже приглашал на свидания, порой я видела в его глазах неподдельную тоску… Но возврата к былому для меня быть не могло. Чего не скажешь о Тане. Она, устранив соперницу, продолжала встречаться с Игорем… Только через несколько лет состоялась свадьба: Морковка достался третьей или десятой, в общем, совершенно неизвестной нам даме. Спасибо Тане! Я рада, что тот давний «роман» закончился так быстро, не успев проехаться танком по моей душе. Конечно, какое-то время сердце ныло от боли, но зла я никогда на Морковку не держала. Просто, человек в поте лица искал свое счастье. А я искала свое.

Сан Саныч

Сейчас об этом и говорить неловко, но тридцать лет назад самым главным в личном деле работника был пятый пункт – «национальность». Среди журналистов было много евреев. Образованные, умные, интеллигентные – они составляли цвет писательской братии, имена многих были на слуху… Но вот карьерным ростом похвастаться могли похвастаться единицы. Ни в одной из центральных газет евреев не брали на должность даже заведующего отделом. Наша редакция была приятным исключением: среди заведующих отделами больше половины были не «арийцами». Почти все не скрывали своих истинных ФИО и прекрасно себя чувствовали. За исключением Сан Саныча, заведующего отделом писем.

Нельзя сказать, что обкомовскую редактуру проходили все газетные материалы. Но самые главные, так называемые гвозди, всегда читались партийным руководством. Каждый вечер сверстанные газетные полосы отвозились на читку в обком.

Как-то в мое дежурство, поздним вечером, когда я уже отбыла домой, оставив телефон на попечение вечернего курьера, раздался звонок. Обкомовский дежурный, новый работник, имел вопросы по материалу отдела писем и, желая связаться с заведующим, просил подсказать его домашний телефон и имя-отчество. Курьер, тоже новенькая, еще далекая от редакционного политеса, открыла нужную папочку, выдала и телефон, и имя-отчество: Шолом Шаевич. Когда я через день заступила на смену, меня уже с утра предупредили о больших неприятностях.

Сан Саныч вошел в секретарскую красный, разгневанный. Вопросы «Как это могло случиться?» и «Кто посмел это сделать?» вырывались из него как пламя из пасти дракона. Я сначала несколько раз извинилась за оплошность курьера, а потом открыла ту самую папку, в которой Сан Саныч и прочитал свое настоящее имя. Возмущенно клокоча, он отправился к Ларисе Ивановне, заведующей и этим хозяйством. В тот же день списки перепечатали, и Шолом Шаевич навсегда исчез из личного состава редакции.

Иноверец

Каждое лето в нашей редакции, как и во всех других, появлялась стайка студентов, направленных на практику с факультета журналистики МГУ. Задания им давали несложные, никто рядом с ними не сидел, профессии не учил… Кто-то, отбыв практику, навсегда исчезал из редакции. Но были и одаренные, самостоятельные – те «прилипали» к какому-нибудь отделу, продолжали сотрудничество и со временем попадали в штат редакции.

Таким же путем пришел в корреспонденты и Саша Л. Невысокого роста, в очках, с нежным румянцем на пухлых щеках – вылитый «ботаник». Саша был очень воспитанным, интеллигентным. Никогда не ругался матом, не повышал голоса – говорил тихо и спокойно, всегда восхищал своим внимательным, галантным отношением к женскому населению редакции. Хорошо писал. Не участвуя в редакционных посиделках, тем не менее влился в коллектив. К нему все хорошо относились, уважали за «высокий стиль» общения. Иногда мы оказывались с ним за одним столом в редакционной столовой. Саша был вегетарианец и всегда делился рецептами правильного питания, не осуждая, а просто удивляясь кровожадности человеческого рода.

Работал у нас около года и вдруг исчез – не появлялся в редакции, не отвечал на звонки… В газете была небольшая комсомольская ячейка – человек семь или восемь. Существовала ячейка чисто формально: комсорг Ольга В. исправно собирала взносы да раз в год устраивала отчетно-перевыборное собрание. Проходили эти «посиделки» шумно и весело. Те, кто работал над номером, забегали на пять минут – для галочки, те, кто был посвободнее, с удовольствием отсиживали час, вспоминая интересные эпизоды из своей журналистской практики.

Это собрание было внеочередным. Где-то через неделю после исчезновения Саши Ольгу вызвали в областной комитет комсомола. Вернулась она раздавленная, с черным лицом. Собрала нас и выдавила из себя страшное… Саша оказался кришнаитом, и не просто одним «из», а чуть ли не руководителем этого нового тогда течения. В комитете комсомола Ольгу нагрузили «указивками» – из комсомола исключить, с работы уволить.